«Мама, я хочу уйти от тебя навсегда. К папе.» — так сказал мой шестилетний ребенок, надевая ботинки и решительно, но криво натягивая шапку. Он собрал все свои игрушки, учебники и одежду. Он навсегда попрощался с кошками, строго наказав им вести себя хорошо и не баловаться, после чего стало понятно — сын не шутит. Я развелась с его отцом больше трех лет назад. В нашем мире взрослых это срок, за который все «было, да быльем поросло». Тот самый период полураспада отношений с обидами, поиском виноватых, взаимными обвинениями и ледяным презрением, сменяющимся попеременно то чувством вины, то желанием вычеркнуть несколько лет своей жизни из памяти, для меня давно прошел. Я деловито сожгла мосты, развеяла пепел и принялась жить новую жизнь.
Ребенок, которому в разгар этих событий было чуть больше трех, будто бы философски отнесся к происходящему. Легко подружился с отчимом, продолжал общаться с отцом, принял тот факт, что жизнь изменилась примерно так, как если бы мы переехали в другую вселенную. И даже выдал удивительный скачок развития, начав говорить предложениями, болтать без умолку, хотя до этого показывал явное отставание в речевых навыках. И вот — нате. Ребенок включил дядю Федора и решил уйти из семьи, где тревожные мама и отчим изо всех сил опекали, развивали и любили. Читали Петрановскую и Гиппенрейтер, спорили вечерами, старательно внедряли прочитанное в жизнь.
Что-то сломать, вымазаться чернилами с ног до головы, подраться с одноклассником — с кем не бывает. Но спокойно и обдуманно собрать вещи, чтобы навсегда уйти к папе — это было что-то для меня непостижимое. Настолько непостижимое, что я позвонила его отцу и сказала, что сын хочет переехать к нему навсегда. Забирай, мол, через полчаса вместе с игрушками, школьной формой и приставкой. Надо отдать папе должное, он немедленно откликнулся на мой призыв. Так я прожила свою первую в жизни неделю без ребенка.
Мамы, которым удавалось провернуть подобное в менее драматичном контексте, рассказывали, будто такая «бездетная неделя» сравнима с месяцем в реабилитационной швейцарской клинике. Утраченные нервные клетки восстанавливаются, морщины экстренно разглаживаются, настроение граничит между беспредельным счастьем и бесконечной эйфорией. Я же, понятное дело, рыдала. Прошло пять дней, ребенок позвонил и деловито поинтересовался, может ли пожить у папы еще немного. Я сказала «сколько угодно.» А потом перезвонила и сказала, чтобы он собирался и ехал домой. Потому что я так больше не могу.